Сета М. Лоу
Французский философ-постструктуралист Мишель Фуко определял гетеротопии как пространства, в которых нарушены действующие традиции и порядки социального устройства или, по крайней мере, они временно приостановлены и заново упорядочены (школа, военный лагерь) или реконструированы для создания мест, в которых преобразуются и сохраняются микрокосмы общества (музеи, объекты наследия). Гетеротопии размывают не только различия между частным и общественным, но и любые другие концептуальные и даже физические границы или рубежи, отделяющие гетеротопию от повседневной жизни. Внутренние правила и практики гетеротопии, отличные от принятых во внешнем гетеротопии мире, чувство убежища или защищенности — формируют сообщества особого вида, определяющиеся различиями между своими и посторонними, режимами включения и исключения из них (De Cauter and Dehaene 2008). Я использую характеристики гетеротопий применительно к закрытым жилым комплексам и поселкам в США, чтобы установить, являются ли они гетеротопиями. Я использую «беседы» с жителями и концептуальные конструкции, полученные в результате дискурс-анализа интервью и полевых заметок участников наблюдений, взятых из моего предыдущего исследования (Low 2003). Все эти материалы я привлекаю для обоснования тезиса о том, что закрытое поселение может быть той разновидностью гетеротопии, которая не укрепляет городское пространство, а уменьшает и разрушает его.
Закрытый поселок — это жилой комплекс, окруженный стенами, заборами или земляными валами, покрытыми кустарниками, с охраняемым въездом. В некоторых случаях безопасность обеспечивает недоступность территории, например, природный заповедник, а в некоторых случаях — охраняемый въезд или даже мост. Дома, квартиры, улицы, тротуары и другие объекты благоустройства физически ограждены такими заграждениями и въездными воротами, управляемыми охранником, ключом или электронным пропуском, удостоверением. Внутри комплекса как правило работает частная охранная организация, сотрудники которой патрулируют территорию пешком и на автомобилях, также бывает организовано видеонаблюдение (Frantz 2000).
Закрытые жилые комплексы в США впервые возникли для круглогодичного проживания в семейных поместьях и привилегированных районах, таких как Llewellyn Park в Игл Ридж, Нью-Джерси, построенный в 1850-х годах, или как курортные комплексы, например, нью-йоркский Tuxedo Park, созданный в 1886 г. как место для охоты и рыбалки с забором из колючей проволоки высотой 2,5 метра и длиной почти 39 км (Hayden 2003). Среди первых охраняемых курортных комплексов — Sea Gate и позднее Breezy Point в Бруклине, где в 1899 году была создана собственная частная полиция. С 1867 по 1905 г. архитектор и застройщик Дж. Питман, вдохновляясь частным английским кварталом, спроектировал для местной деловой элиты большинство частных закрытых улиц Сент-Луиса (Hayden 2003). Однако первыми поселениями, где американцы среднего класса отгородились от внешнего мира, стали спроектированные для пенсионеров жилые комплексы, подобные Leisure World в Южной Калифорнии, построенные в 1960-х и 1970-х гг. Затем мода на заборы и ворота распространилась на курортные поселки и загородные клубные комплексы, и, наконец, на пригородные жилые поселения. В 1980-х гг. спекуляции с недвижимостью способствовали росту темпов строительства закрытых охраняемых поселков вокруг полей для гольфа, рассчитанных на исключительность, престиж и отдых.
Закрытые жилые комплексы начали появляться в Калифорнии, Техасе и Аризоне, привлекая пенсионеров, которых манил благоприятный климат. Треть всех новых поселков в Южной Калифорнии — закрытые, и такая же ситуация в Финиксе, Аризона, пригородах Вашингтона, округ Колумбия, и в некоторых районах Флориды. В районах, подобных Тампа, штат Флорида, четыре из пяти продаж домов стоимостью более 300 тыс. дол. приходятся на закрытые поселки. С конца 1980-х гг. въездные ворота стали повсеместным явлением, а к 1990-м — обычным делом даже на северо-востоке США. В 1980-х гг. закрытые комплексы на Лонг-Айленде, Нью-Йорк, были редкостью, но к началу 1990-х годов почти в каждом кондоминиуме, состоящем более чем из 50 единиц жилья, уже стоял пункт охраны (Blakely and Snyder 1997; Low 2003). Число людей, живущих в закрытых жилых комплексах в США, быстро увеличилось с 4 млн в 1995 г. до 8 млн в 1997 г. К 1997 г. насчитывалось более 20 тыс. закрытых поселений с более чем 3 млн единиц жилья. Два вопроса о закрытых территориях и контролируемом доступе были добавлены в Американский жилищный обзор 2001 г., в результате которого было установлено, что более 7 млн домохозяйств, или 5,9% от всех американских домохозяйств, проживают в закрытых, огороженных стенами районах (Sanchez and Lang 2002).
Закрытые жилые территории существуют по всему миру. Хотя в Западной Европе закрытых поселков немного, всего около тысячи в Великобритании, еще меньше в Германии, существует долгая история закрытых жилых поселений в пригородах Парижа (Le Goix 2006). С другой стороны, Латинская Америка, Ближний Восток и Китай переживают бум таких кварталов.
Анализ показывает, что на макроуровне основными факторами, формирующими страх, проявляющийся во всех регионах, перед преступностью и чужими людьми, стали рост глобализации и гибкого накопления, усиление социальной разобщенности, уровень воспринимаемой преступности и растущее неравенство между богатыми и бедными. На микроуровне различия в культурных смыслах объясняются конкретными социальными и политическими контекстами, а обеспеченность товарами, услугами и система управления зависят от экономических механизмов клубной среды. В итоге, такие факторы, как поиск убежища, страх перед окружающими, воспринимаемый уровень насилия и преступности, а также новые формы экономической организации, приводят к наблюдаемым нами изменениям в сфере жилья, что важно для понимания закрытого жилого комплекса как гетеротопии. Закрытые поселки становятся предпочтительной формой жилища в постгражданском обществе. В условиях распада того, что воспринималось как нормативный социальный порядок, число закрытых жилых комплексов увеличилось (Low 2003).
Причины, по которым люди решают переехать в закрытое поселение, чрезвычайно разнообразны, и чем ближе мы рассматриваем конкретного человека и его индивидуальную психологию, тем сложнее ответ. На публичном уровне люди утверждают, что переезжают из-за страха перед преступностью и недоверия к окружающим людям. Они переезжают, чтобы найти безопасный, стабильный район и дом, стоимость которого не упадет при продаже в будущем. Они хотят иметь возможность выбирать свое окружение и окружение тех, кто живет рядом. Жители быстро развивающихся районов хотят жить в частном поселке, чтобы иметь доступ к разнообразным услугам. Для пенсионеров особенно привлекательны частные кондоминиумы и комплексы, где они лишены дополнительных забот по ремонту и обслуживанию жилья. Однако базово жители ищут защищенность и безопасность, которые ассоциируется у них с детством. Ворота символически используются для защиты от многих неизвестных факторов жизни, включая безработицу, потерю близких и нисходящую мобильность. Но очевидно, что ворота жилого комплекса не могут обеспечить всего того, что обещано. Конечно, существует множество аспектов причин переезда жителей, которые заставляют нас рассматривать охраняемые жилые территории как гетеротопии.
Закрытый поселок воспринимается жителями как «убежище от насилия, распространенного в обществе» и, таким образом, имеет характер укрытия, подобный другим гетеротопическим пространствам. Как и в других гетеротопиях, таких как военные базы или больницы, чувство защищенности создается как физическими границами, так и специальным дискурсом, усиливающим важность этих границ как средства защиты.
Например, большинство жителей охраняемых поселков указывают причиной переезда страх перед преступностью. Это психологический страх, для которого нет физического или технологического решения. Полиция, видеонаблюдение, ограждения, стены и охранники — все это не работает, потому что не затрагивает основу эмоциональной реакции. Психологическая приманка защищенного пространства становится еще более соблазнительной с ростом национальной моральной паники по поводу городской преступности. В новостях ежедневно появляются криминальные сводки, хроники убийств, изнасилований, перестрелок на дороге, задержаний наркоманов и похищений людей — часто с чрезмерным и продолжительным освещением в СМИ. Все больше людей боятся стать жертвами преступников. Неудивительно, что с середины 1960-х гг. страх перед преступностью усилился, несмотря на то, что с 1990 г. наблюдается снижение всех насильственных преступлений (Stone 1996; Brennan and Zelinka 1997; Colvard 1997; Flusty 1997).
Мой разговор с Синтией, которая беспокоилась о том, чтобы остаться в своем старом районе, иллюстрирует этот момент:
Синтия: У меня много друзей, живущих в [моем старом] районе, в Квинсе, и за последние полтора года там произошло более 48 ограблений. И я сказала себе, что это дома с охраной, собаками и так далее...
Сета: А они охраняемы?
Синтия: Нет, они живут без охраны. У них была сигнализация, и их грабили, потому что им обрезали сигнализацию, телефонные провода снаружи. Так что я говорю себе, все это у меня в голове, и я говорю... Меня могут ограбить. Вот почему я переехала...
Синтия продолжает объяснять, что ей нужно было что-то более безопасное, но она, похоже, не уверена в охранниках Manor House — комплекса, где она живет сейчас, и по-прежнему испытывает страх по ночам:
Синтия: Днем все хорошо с Джеймсом [охранником], с которым вы знакомы. Но ночью все как обычно [она волнуется]. Я чувствую себя нормально, потому что, если у меня возникнут проблемы, я могу позвонить в пункт охраны. Но помню первую ночь, когда я осталась здесь одна. Я сказала себе, что, если что-то пойдет не так, кому я позвоню? Я не знаю, что делать.
Для поддержания иллюзии того, что закрытый поселок —безопасная гавань и убежище, жители социально конструируют внешний ландшафт страха, который рационализирует и узаконивает их архитектурный и социальный выбор. Закрытые сообщества, в отличие от традиционных пригородов, воспринимаются как «крепости», в которых люди защищены от внешнего мира. Этот тип жилья в постгражданском обществе постоянно меняет способ планирования и проектирования кварталов и районов. Это уникальный этап развития жилищного строительства — здесь стены и ворота, а не только расстояние и схема улиц, используются для разделения и обособления жилья. Социальный и психологический смысл, заложенный в такой архитектурной форме, заключается в том, что людям необходимо защищать и отличать себя от других.
Фелиция демонстрирует эту потребность, выражая свои чувства по поводу страха перед бедными, живущими за воротами:
Фелиция: Когда я покидаю свой район и иду в центр города [смешок], я чувствую себя в опасности, просто находясь в обычных городских районах... Пожалуйста, позвольте мне объяснить. Северная часть этого города, в общем и целом, это средний класс и верхушка среднего класса.
Там очень мало бедных районов. Очень мало. И поэтому, если вы зайдете в любой магазин, посмотрите вокруг — большинство клиентов будут такого же среднего класса, как и вы сами. Так что вы в некоторой степени изолированы. Но если вы идете в центр города, где гораздо больше разношерстной публики, где все ходят, я чувствую себя в гораздо большей опасности.
Сета: Хорошо.
Фелиция: Моя дочь чувствует сильную угрозу, встречая бедных людей.
Сета: Как вы это объясняете?
Фелиция: У нее недостаточно опыта. Как-то мы ехали рядом с грузовиком с несколькими разнорабочими и оборудованием в кузове, и мы остановились рядом с ними на светофоре. Она хотела пересесть, потому что боялась, что эти люди придут и схватят ее. Они показались ей страшными. Я объяснила, что это рабочие, они «опора нашей страны», они едут с работы, понимаете, но...
Закрытый жилой комплекс как безопасная гавань и убежище от страхов непреднамеренно усугубляет чувство принадлежности к своим или к посторонним, в том числе благодаря архитектурным особенностям, таким как стены и ворота, обозначающим границы, разделяющим внутреннее и внешнее. Этот эффект границы или порога работает на мой аргумент о том, что закрытые поселки функционируют подобно прочим гетеротопиям. К сожалению, демаркация может оказать негативное влияние на детей, растущих в этих новых жилых комплексах. Жизнь за воротами усиливает представление о том, что люди, живущие снаружи, опасны или плохи. Я называю это социальным расслоением — хорошие люди живут внутри, а плохие снаружи — и, конечно, такая позиция существовала и раньше. Но стены и ворота делают более конкретными существовавшие ранее социальные различия.
Беспокойство Донны, матери троих детей, сфокусирвано на ее младшем ребенке.
Донна: Знаете, он всегда так напуган... С тех пор как мы здесь, он изменился в лучшую сторону.
Сета: Правда?
Донна: Совершенно по-другому. И это то чувство безопасности, благодаря которому они не думают, что кто-то бродит по районам и по улицам и что там есть какие-то люди, которые могут причинить им вред.
Сета: Ах ... это невероятно.
Донна: Это было самым важным для моего мужа, — вывезти детей сюда, чтобы дети могли чувствовать себя в безопасности, и мы чувствовали себя в безопасности, если бы они могли выходить на улицы и не волноваться, что кто-то их схватит... Теперь мы чувствуем себя в такой безопасности, и, возможно, это тоже неправильно.
Сета: В каком смысле?
Донна: Знаете, у нас здесь в поселке есть рабочие, а мы по-прежнему думаем: «о, здесь дети в безопасности» ... В любом другом районе я ни на минуту не выпускала их из виду. Конечно, они тоже были немного младше, но я бы никогда, знаете ли, не подумала бы о том, чтобы отпустить их на соседнюю улицу. Это напугало бы меня до смерти. Там было так много транспорта, и ты никогда не знал, кто проезжает по улице и как быстро он сможет схватить ребенка. А в нашем районе я не чувствую себя так вообще... никогда.
В охраняемых жилых комплексах создаются внутренние общественные пространства, одновременно с этим к ним ограничивают доступ нерезидентам. Следуя за Фуко, отметим, что большинство гетеротопий имеют системы, ограничивающие вход, как в клубе или ассоциации, открывая его только представителям определенного класса или статуса, как в случае военного лагеря или госпиталя. Закрытые поселки, в смысле ограничений доступа, очень похожи на примеры приводимые Фуко и создают «исключительное включение» (exclusive inclusion) или «всеобщего исключение» (inclusive exclusion).
Один из аспектов этого всеобщего исключения (inclusive exclusion) отражен в микрополитике отличия от семей, живших раньше по соседству. Статусная тревога по поводу нисходящей мобильности в связи со снижением доходов домохозяйств, сокращением рынка труда и периодическими экономическими спадами усиливает беспокойство о том, что дети жителей закрытых жилых комплексов не смогут поддерживать образ жизни среднего класса (Newman 1980; Ortner 1998). Переживания по поводу статуса среднего класса принимают форму символического отделения от семей, переживших тяжелые времена, — семей, разделяющих те же ценности и стремления, но по каким-то причинам «не добившихся успеха». Потенциальные покупатели, в качестве частичного решения проблем сохранения своего статуса и положения, доверяют заверениям застройщиков в том, что стены и ворота поддерживают стоимость дома и обеспечивают гарантии сохранения «класса» или «классовых отличий».
Это символическое отделение от других может выражаться в желании иметь «спокойный» район с «правильными» магазинами и людьми. Например, Шэрон была готова «отказаться от общения ради безопасности», хотя она знала всех в своем старом районе и с удовольствием ходила в магазин на углу:
Шэрон: Когда Bloomingdale's съехал, а въехал Kmart, это просто привело сюда другие группы людей... и это стало небезопасным местом, каким оно было... Я думаю, что в закрытом поселке безопаснее... Они не украдут мою машину в гараже ... [В старом районе] каждый раз, когда мы слышали звук сигнализации, мы выглядывали в окно.
Тед и Кэрол, с другой стороны, объяснили, что Грейт-Нек, где они жили раньше, был прекрасным районом в социальным плане, а у детей была хорошая школа. «Это почти как жить в городе, — говорит Кэрол, — только лучше».
Тед: Но он меняется, в нем происходят внутренние преобразования.
Кэрол: Это этнические изменения.
Тед: Это этнические изменения, это очень хороший способ назвать происходящее.
Кэрол соглашается и добавляет, что это начало происходить «в последние, наверное, семь-восемь лет». Изменения в составе соседей доставили им такой дискомфорт, что они решили переехать. Они надеются, что их новый закрытый поселок не допустит таких «изменений».
Благодаря возведению внешнего барьера и наложению экономических ограничений на тех, кто может стать жителем комплекса ограждение как таковое может породить у некоторых жителей чувство общности внутри стен. Эта гетеротопическая характеристика усиливается в закрытом поселке благодаря стенам и воротам, а также внутренним процессам контроля, с которыми жители готовы «мириться» ради сохранения ощущения единства и безопасности дома.
В том, как достигается это единство сообщества, есть глубокие противоречия. Хотя по меньшей мере половина жителей, с которыми я разговаривала, утверждали, что ищут старомодный район, где они знают и видят своих соседей, корпоративный характер частного управления создает скорее «нравственный минимализм» (Baumgartner 1988), нежели дух общины. Многие люди, переезжающие в закрытый район, не хотят иметь дело с соседями и надеются, что конфликтов не будет; а если конфликт между соседями и возникает, они хотят, чтобы его решал совет ассоциации домовладельцев, а не они сами. Нравственный минимализм меняет природу сообщества, уменьшая количество конфликтов и контактов жителей друг с другом.
В то же время, однако, жильцы жалуются на ограничения со стороны ассоциаций домовладельцев, на их чрезмерную степень контроля, а также на то, как решается конфликт за счет перекладывания ответственности за все решения на независимый орган. Например, Лорел жаловалась на то, что не может сажать растения в своем саду.
Лорел: Я спросила менеджера по развитию, и он сказал: «Ну, знаете, у нас есть комитет, и вы должны сказать им, что вы хотите сделать, и я уверен, что они позволят вам это сделать, но...».
По словам Лорел, комитет состоит из жильцов. Ее муж, Говард, был на нескольких собраниях, но там не хватает людей, чтобы иметь представление об общественном консенсусе.
Лорел: Это совершенно нелепо, особенно если вы хотите установить правило. Комитет, который будет управлять застройкой, который решает, как чей дом будет покрашен, или в какой цвет, вы знаете [не представляет сообщество]. Когда застройщик выйдет из нашего сообщества, комитеты будут принимать логичные решения, например, если вы хотите посадить растения, они должны быть на заднем дворе. Если только вы сделаете что-то очень небольшое, потому что они не хотят ничего из ряда вон выходящего, что я могу понять. Я думаю, что это должно быть так: что бы вы ни делали на своем заднем дворе, это ваше дело, но перед домом это должно соответствовать определенным требованиям.
Я спрашиваю, разрешают ли они держать домашних животных. Лорел отвечает, что они бы не переехали, если бы не разрешали домашних животных. Но они ввели некоторые правила и на этот счет, поскольку некоторые люди позволяют своим животным бегать повсюду и не убирают за ними.
Некоторые закрытые комплексы еще более строги и не разрешают посещать их гостям с домашними животными. Комитет устроил им разнос за установку спутниковой аннтены, когда они въехали в дом. А в некоторых поселках регулируется даже цвет занавесок на окнах жильцов.
Закрытые сообщества переопределяют общественное и частное в результате их юридической организации как «Проекты с общественными интересами» (Community Interest Developments — CID), то есть коллективного частного владения общественными пространствами в закрытом комплексе (Judd 1995). Такое воссоздание общественного и частного создает еще одну форму «третьего пространства» — пространства, которое включает в себя как экономическую, так и политическую сферы, но не является полностью ни одной из них. Такое смешение публичного пространства и частного права может быть симптомом «извращенного эффекта размывания границ», характерного для гетеротопий, и часто рассматривается как своего рода «клубное царство» с экономической точки зрения.
Такие клубные организации в форме ассоциаций домовладельцев или землевладельцев существуют по всей территории США, как в охраняемых комплексах, так и в обычных. Они представляют собой быстро растущую форму частного управления, конкурирующую с государственным управлением, осуществляемым муниципалитетами, графствами и мэриями. Города и поселки позволяют строить эти частные комплексы (одни закрытые, другие нет), потому что им не нужно платить за расширяющуюся инфраструктуру жилых комплексов. На начальном этапе жители могут самостоятельно обеспечивать себя услугами — однако в конечном итоге закрытый поселок передает свои дороги и освещение (а также полицейскую и пожарную охрану) городу, или город аннексирует их территорию, и снова не может обеспечить надлежащее обслуживание. Жители частного поселка часто облагаются тройным налогом (городским, окружным и платой домовладельцев) за услуги, которые предоставляются в недостаточном объеме. Страдает и общественность, поскольку сделки, заключаемые застройщиками при строительстве таких поселков, позволяют им строить с более высокой плотностью за добавление «удобств». Загвоздка в том, что эти «удобства» предназначены только для жителей закрытого поселка или частной застройки.
Уэйн, житель города, знаком с муниципальными последствиями развития этих масштабных закрытых жилых территорий:
Уэйн: Многое из того, что происходит в этих охраняемых комплексах, заключается в том, что местные власти продолжают аннексию. [Здесь аннексия — процесс, в ходе которого город, округ или другая административная единица становится частью города, в данном случае — метрополитенского ареала Сан-Антонио]. По мере присоединения уровень обслуживания снижается не только для присоединенных территорий, но и для внутренних районов города. [Идея заключается в том, чтобы] все были в выигрыше. [Но на самом деле] жители получают больше налогов и понижение уровя или качества услуг.
Поэтому застройщики говорят: «Хорошо, у меня должен быть свой комплекс благоустройства, у меня должен быть свой закрытый поселок». Все это является отражением неспособности правительства должным образом справиться с существующими проблемами. Они создают другой уровень обслуживания: ассоциации домовладельцев в этих закрытых жилых комплексах. Так что тот тип развития, который мы получаем, объясняется тем, что город амбициозен в плане присоединения территорий.
Я вижу проблемы с закрытыми сообществами в будущем... Реальность такова, что при присоединении закрытых поселков город не берет на себя ответственность за ремонт улиц [и инфраструктуры]. Это должны обеспечивать ассоциации домовладельцев.
Закрытые комплексы во многих случаях представляют собой этап расширения и присоединения территорий к городу, то есть расширения города/пригорода без муниципальной инфраструктуры. Охраняемые комплексы выступают тут в качестве поставщика услуг, подобного муниципалитету. В конечном счете, правительство наверстывает упущенное, но оно может быть слишком перегружено и обременено долгами, чтобы предоставлять адекватные услуги. И единственным выходом может стать введение нового уровня налогов для поддержки старого города. Управляющая закрытым поселением организация и государственные органы остаются в выигрыше. Возможно, некоторые закрытые комплексы образуются внутри городов в попытке обеспечить себя внешней инфраструктурой, но обычно закрытое поселение предшествует включению территории в состав города, и тогда у жителей начинаются проблемы с налогами (Briffault 1999). Таким образом, происходит смешение частных интересов жителей и общественных обязательств государства. В случае с закрытыми комплексами в Южной Калифорнии частная комплексы так объединяются с городом, что управляющие закрытыми поселками организации получают политический и экономический контроль над финансами всех ближайших государственных и частных земель и предприятий. Такое размывание границ между частным и государственным, возможно Фуко себе не представлял, но оно предполагает социальное конструирование нового экономического и политического пространства, которое не является ни государственным, ни частным, но вместо этого представляет собой повсеместно распространенную новую квазигосударственную/квазичастную форму.
Наблюдаемая в последнее время в Калифорнии тенденция строительства ненастоящих закрытых комплексов для представителей высшего среднего и среднего классов наглядно демонстрирует, что «охраняемые ворота» связаны с глубокими психологическими и социальными проблемами. Они не снижают уровень преступности или не пускают «посторонних», но создают иллюзию физической защиты и безопасности, иллюзию, которая не требует «технических средств» в виде охранников и настоящих замков. Эта иллюзия не менее важна для собственников жилья, поскольку она все еще позволяет им чувствовать себя лучше в отношении своего социального статуса и места в мире в период социальных и экономических перемен. Развитие фальшивых ограждений подтверждает гетеротопический характер этих проектов: содержащиеся в них гетеротопические качества — восприятие безопасного убежища и укрытия внутри и опасности снаружи — чисто символические и ни в каком смысле не реальные. Как в лагере, больнице или Диснейленде, внутреннее пространство обозначается переходом через некоторый «порог», через ворота, а не тем, заперты ли ворота. Окончательным аргументом для того, чтобы назвать закрытый поселок гетеротопией, может быть его происхождение как жилища праздного класса викторианской эпохи, курорта и дома для престарелых. Здесь открывается «пространство праздника» в противовес пространству повседневности. Именно в этом и заключается ее привлекательность: вечный праздник — это главный аргумент в пользу продажи всех подобных уединенных кондоминиумов. «Перверсивность» жилища в постгражданском обществе заключается в том, что оно приобретает гетеротопический подтекст: в качестве образца берется отпуск, отдых от обычной жизни, уход от повседневности и, в некотором смысле, от общества в целом.
Жители закрытых поселков используют ворота для создания нового сообщества, которое они так искали. Но их личные жилищные решения имеют непредвиденные общественные последствия. Самое главное, они нарушают способность других людей ощущать себя «сообществом», в смысле интеграции пригорода и города, доступа к общественному открытому пространству или даже в рамках американской традиции интеграции и социальной справедливости. В этом случае гетеротопия открывает возможности и новый опыт только для резидентов охраняемых жилых комплексов, исключая остальное общество из своего частного владения. Вход покупается ценой дома или квартиры, но, не имея денег, человек оказывается снаружи.
Архитектура и планировка городов и пригородов обеспечивают определенные опорные точки повседневной жизни. Эти точки усиливают представления об обществе в целом. Закрытые поселки, социальная сегрегация и отчуждение, которые они материально представляют, придают новый смысл и даже рационализируют проблемы американцев, связанные с расовым, классовым и гендерным неравенством и социальной дискриминацией (Marin and Talpade 1986; Massey 1994; Fine 2000). Закрытый жилой комплекс представляет собой одну из версий окончательного решения жилищного вопроса в постгражданском обществе, предоставляя преимущества жизни своим резидентам, но исключая других и отделяя своих жителей от проблем мира в целом. Одним словом, охраняемый жилой комплекс способствует формированию географии социальных отношений, порождающих страх и тревогу просто за счет того, что дом и расположен в защищенном анклаве, закрытом, охраняемом и запертом. Что дает представление о гетеротопии как о безопасной гавани и убежище для немногих, а не как о городском решении для многих.
Baumgartner, M. P. (1988) The Moral Order of the Suburb, New York: Oxford University Press.
Blakely, E. J. and Snyder, M. G. (1997) Fortress America, Washington, DC: Brookings Institute.
Brennan, D. and Zelinka, A. (1997) ‘Safe and sound’, Planning (August): 4–10. Briffault, R. (1999) ‘A government for our time? Business improvement districts and urban governance’, Columbia Law Review 99(2): 365–477.
Colvard, K. (1997) ‘Crime is down? Don’t confuse us with the facts’, The HFG Review 2(1): 19–26.
Dehaene M., De Cauter L. (2008) Heterotopia in a postcivil society. Heterotopia and the City. New York and London: Routledge. 3-13
Fine, M. (2000) ‘“Whiting out” social justice’, in R. T. Carter (ed.) Addressing Cultural Issues in Organizations, Thousand Oaks, CA: Sage Publications. Flusty, S. (1997) ‘Building paranoia’, in N. Ellin (ed.) Architecture of Fear, New York: Princeton Architectural Press.
Frantz, K. (2000) ‘Gated communities in the USA: a new trend in urban development’, Espace, Populations, Sociétés 1: 101–13.
Hayden, D. (2003) Building Suburbia: Green Fields and Urban Growth, 1820–2000, New York: Pantheon.
Judd, D. (1995) ‘The rise of new walled cities’, in H. Ligget and D. C. Perry (eds) Spatial Practices, Thousand Oaks, CA: Sage Publications.
Le Goix, R. (2005) ‘Les “gated communities” aux Etats-Unis et en France: une innovation dans le développement périurbain?’, Hérodote, 122: 107–137.
Low, S. M. (2003) Behind the Gates: Life, Security and the Pursuit of Happiness in Fortress America, New York and London: Routledge.
Marin, B. and Talpade, C. (1986) ‘Feminist politics: what’s home got to do with it?’, in T. de Lauretis (ed.) Feminist Studies/Critical Studies, Bloomington, IN: Indiana University Press.
Massey, D. (1994) Space, Place and Gender, Minneapolis, MN: University of Minnesota Press.
Newman, O. (1980) Community of Interest, Garden City, NY: Anchor Press. Ortner, S. (1998) ‘Generation X: anthropology in a media-saturated world’, Cultural Anthropology 13(3): 414–40.
Sanchez, T. and Lang, R. L. (2002) ‘Security versus status: the two worlds of gated communities’, Census Note 02, Alexandria, VA: Metropolitan Institute at Virginia Tech.
Stone, C. (1996) ‘Crime and the city’, in Anon. (ed.) Breaking Away: The Future of Cities, New York: The Twentieth Century Fund Press.
Источник: Heterotopia and the City (2008)