Чарльз Валдхайм
За последнее десятилетие ландшафт стал уникальной урбанистической моделью, способной описать условия предельно децентрализованной урбанизации, особенно в контексте сложной естественной среды. В течение того же десятилетия дисциплина, занимающаяся ландшафтным проектированием, пережила период интеллектуального и культурного обновления. Наряду с повышением экологической осведомленности в целом, это вызвало реактуализацию ландшафтных дисциплины в контексте дискуссий о городе. Ландшафт невероятным образом стал наиболее важной темой для профессиональных дискуссий, исторически связанных с архитектурой, градостроительным проектированием или планированием.
Многие из применяемых в ландшафтном урбанизме концептуальных категорий и практик проектирования, о которых пойдет речь в этой статье, возникают за рамками тех дисциплин, которые традиционно отвечают за описание города. Ландшафтный урбанизм предполагает неявную критику неспособности архитектуры и градостроительного проектирования предложить последовательные, профессиональные и убедительные объяснения современных городских условий. В этом контексте дискурс ландшафтного урбанизма можно рассматривать как дисциплинарное переустройство — ландшафт потеснил архитектуру на арене городского проектирования. Один из авторов, исследующих потенциал ландшафта, — архитектор и педагог Стэн Аллен, декан Школы архитектуры Принстонского университета, пишет:
«Ландшафт все чаще становится урбанистической моделью. Традиционное определение ландшафта — искусство организации горизонтальных поверхностей. <…> Уделяя пристальное внимание характеристикам поверхности — не только конфигурации, но и ее физическим и эксплуатационным качествам, — проектировщики могут оживлять пространство и создавать разнообразные городские эффекты без тяжеловесного традиционного аппарата создания пространств»[1].
Эта эффективность — способность создавать городские эффекты (обычно достигаемые путем строительства зданий) просто за счет организации горизонтальных поверхностей — позволяет использовать ландшафтную среду в современных городских условиях, характеризующихся горизонтальным разрастанием и быстрыми изменениями. В условиях децентрализации и уменьшения плотности населения «тяжеловесный аппарат» традиционного градостроительного проектирования оказывается дорогостоящим, медленным и негибким по отношению к быстро меняющимся условиям современной культуры города.
Идея использовать ландшафт в качестве урбанистической модели была сформулирована ландшафтным архитектором Джеймсом Корнером, утверждающим, что лишь благодаря комплексному и творческому переупорядочиванию категорий в застроенной среде мы сможем выйти из тупика постиндустриальной современности и преодолеть «бюрократическую скуку» профессии планировщика[2]. Корнер критикует многие аспекты ландшафтной архитектуры, на которых в последнее время сосредоточились специалисты, особенно тенденцию обеспечивать сценографическое исследование (scenographic screening) сред, спроектированных и инструментированных другими дисциплинами[3]. По мнению Корнера, односторонняя программа защиты окружающей среды, которой придерживаются многие ландшафтные архитекторы, является не более чем архаичной защитой якобы автономной «природы», существующей, как предполагается, априори, вне человеческого вмешательства или культурного контекста. С этой точки зрения современная охрана окружающей среды и пасторальные идеи о ландшафте представляются Корнеру, как и многим другим, наивными или неуместными перед лицом глобальной урбанизации[4].
Ландшафтный урбанизм опирается на канонические труды по региональному экологическому планированию, от Патрика Геддеса и Бентона Маккея до Льюиса Мамфорда и Иэна Макхарга, но в то же время отличается от этой традиции[5]. Корнер признает историческую важность влиятельной работы Макхарга «Проектирование в согласии с природой», однако (хотя Корнер — ученик и коллега Макхарга в университете Пенсильвании) отвергает противопоставление природы и города, подразумеваемое Макхаргом[6].
Истоки ландшафтного урбанизма можно проследить в постмодернистской критике модернистской архитектуры и планирования[7]. Чарльз Дженкс и другие сторонники постмодернистской архитектуры обвиняли модернизм в неспособности создать «осмысленное» или «пригодное для жизни» общественное пространство[8], примириться с городом как исторической конструкцией коллективного сознания[9], наладить коммуникацию с различными слоями населения[10]. По сути дела, «смерть современной архитектуры», провозглашенная Дженксом в 1977 году, произошла во время кризиса промышленной экономики в США, ознаменовавшего переход к диверсификации потребительских рынков[11]. Подход постмодернистской архитектуры не учитывал (а фактически и не мог учесть) структурные условия индустриальной современности, имеющей тенденцию к децентрализации городской структуры (urban form). Эта децентрализация, удивительно равнодушная к легким стилистическим изменениям архитектурной культуры, и сегодня продолжается высокими темпами в Северной Америке.
На волне социальных и экологических катастроф индустриализации постмодернистская архитектура вернулась к успокаивающим формам ностальгии и, казалось бы, стабильным, безопасным и более устойчивым формам городского обустройства. Архитекторы-постмодернисты, опираясь на традиционные европейские городские структуры, практиковали своего рода упреждающий культурный регресс, проектируя отдельные здания в отрыве от контекста, как будто дружелюбность архитектуры могла отменить столетие индустриальной экономики. Расцвет градостроительного проектирования в 1970-х и 1980-х годах расширил интерес к объединению архитектурных элементов в согласованное единство ностальгического городского потребления. Одновременно дисциплина градостроительного планирования дошла до абсолютного самоотречения, ища убежища в относительно неэффективных областях политики, бюрократии и общественной терапии[12].
Постмодернистский rappelle a l’ordre, призыв к порядку, обвинял модернизм в отказе от традиционных городских ценностей: внимания к пешеходам, непрерывности уличной сетки и контекстуального характера архитектуры. Многие авторы отмечают, что постмодернистский импульс можно интерпретировать как желание в равной степени и общаться с несколькими аудиториями сразу, и превращать архитектурные образы в товар для диверсификации потребительских рынков. Но эта зависимость от приятно стилизованных и упорядоченных в пространстве архитектурных объектов не могла быть устойчивой, учитывая рост мобильного капитала, автомобильной культуры и децентрализации. И все-таки сама неопределенность и изменчивость современного города, проклятие традиционного европейского градостроительства, — это именно те черты, которые исследуются в новых работах по ландшафтному урбанизму. Пожалуй, лучшая иллюстрация — программа общественных пространств и строительных проектов в Барселоне в 1980-х, начале 1990-х годов, сосредоточенная прежде всего на историческом центре столицы Каталонии. Сегодня стремление модернизировать в Барселоне аэропорт, логистическую зону (logistical zone), промышленную набережную, речные пути городской агломерации и водоочистительные сооружения связано не столько со зданиями и площадями, сколько с масштабными инфраструктурными ландшафтами. Эти примеры, наряду с текущими проектами в Нидерландах, раскрывают роль крупномасштабного ландшафта как элемента городской инфраструктуры. Многие традиционные примеры городской ландшафтной архитектуры XIX века объединяют ландшафт с инфраструктурой. Канонические примеры — Центральный парк в Нью-Йорке, спроектированный Олмстедом, или Бэк-Бэй Фэнс в Бостоне. Вопреки этой традиции современные практики ландшафтного урбанизма отвергают маскировку экологических систем под пасторальными образами «природы». Современные практики скорее рекомендуют использовать инфраструктурные системы и общественные ландшафты, которые они порождают, в качестве упорядочивающих механизмов городского пространства, формирующих и меняющих организацию города и его неопределенное экономическое, политическое и социальное будущее.
Корнер, Аллен и другие исследователи настаивают, что ландшафт — это среда, способная уникальным образом реагировать на изменения, трансформацию, адаптацию и преемственность. Благодаря этому ландшафт отражает современные урабанизационные процессы. Он становится уникальной средой на фоне открытости, неопределенности и изменений, вызванных современными городскими условиями. По словам Аллена, «сегодня ландшафт — это не только формальная урбанистическая модель, но и модель городского процесса, что, возможно, гораздо важнее»[13].
Характерно, что первые проекты, раскрывающие потенциал ландшафта в качестве модели городского процесса, были созданы не в Северной Америке, а в Европе. Одним из первых проектов организации городской программы как ландшафтного процесса был конкурс по проектированию парижского парка Ла-Виллет в 1982 году. Тогда было решено создать «городской парк XXI века» на территории площадью 125 акров, где когда-то располагалась крупнейшая парижская скотобойня. Снос скотобойни и проведение на ее месте общественных мероприятий с интенсивной программой — один из тех проектов, которые все чаще реализуются в постиндустриальных городах по всему миру. При создании парка Ла-Виллет, подобно более поздним конкурсам проектов парков в Северной Америке, таких как Даунсвью и Фрешкиллс-парк, было предложено использовать ландшафт в качестве основы для урбанистической трансформации одного из индустриальных городских районов, заброшенного из-за экономических изменений производства и потребления. Конкурс по созданию парка Ла-Виллет положил начало развитию концепции постмодернистского городского парка, в котором ландшафт сам по себе задуман как сложная среда, способная выразить отношения между городской инфраструктурой, общественными мероприятиями и неопределенным городским будущим крупных постиндустриальных районов, а не просто полезное для здоровья пространство посреди вредной для здоровья городской среды[14].
На конкурс по проектированию парка Ла-Виллет было подано 470 заявок более чем из 70 стран. Подавляющее большинство участников повторяли знакомые концепции общественных парков и типологии восстановления традиционного города, однако две заявки явно свидетельствовали о смене парадигмы в переосмыслении современного урбанизма. Занявший первое место проект, разработанный Бернаром Чуми и его коллегами, представлял собой концептуальный скачок в развитии ландшафтного урбанизма; Чуми выбрал ландшафт в качестве наиболее подходящей среды, с помощью которой можно постепенно упорядочивать программные и социальные изменения, особенно сложно эволюционирующие механизмы городской деятельности.
Чуми давно испытывал интерес к воссозданию событий и программ как легитимной задачи архитектуры в противовес стилистическим задачам, доминирующим в архитектурном дискурсе в эпоху постмодерна, как он сам отметил в своей конкурсной заявке:
«В 1970-х годах возродился интерес к формальному устройству города, его типологии и морфологии. Это внимание было в значительной степени лишено программного обоснования, и аналитические работы были сфокусированы на истории города. Ни в одной аналитической работе не рассматривался вопрос о событиях, которые должны были произойти в городе. Нигде должным образом не учитывался тот факт, что организация мероприятий в той же степени является задачей архитектуры, как и разработка форм или стилей»[15].
Не менее значительным было влияние проекта, занявшего второе место. Он был разработан бюро Metropolitan Architecture (OMA) под руководством Рэма Колхаса. Незастроенная модель была основана на исследовании и сопоставлении незапланированных взаимосвязей между различными парковыми программами. Причудливая фантазия Колхаса, спроектировавшего параллельные полосы ландшафта, сама по себе стала чем-то вроде канонического клише, революционно сочетавшего непримиримые концепции, вызывая в памяти вертикальное противопоставление различных программ на этажах небоскребов Манхэттена, описанное в книге Колхаса «Нью-Йорк вне себя»[16]. По замыслу Колхаса, инфраструктура парка должна быть организована с учетом того, что диапазон его функций в будущем не известен и не определен:
«Можно с уверенностью прогнозировать, что в течение срока службы парка программа будет постоянно меняться и корректироваться. Его функции будут постоянно пересматриваться. <…> Основополагающий принцип программной неопределенности, лежащий в основе формальной концепции, позволяет осуществлять любые изменения, модификации и перестройки без ущерба для первоначальной гипотезы»[17].
Предложенные Чуми и Колхасом проекты парка Ла-Виллет, использующие постмодернистские идеи открытости и неопределенности, продемонстрировали ту роль, которую ландшафт будет играть в качестве многоуровневой, неиерархической, гибкой и стратегической среды (если пользоваться формулировками постмодернистского дискурса). Оба проекта представляли собой зарождающуюся форму ландшафтного урбанизма, создавая горизонтальное поле инфраструктуры, которое со временем могло бы обеспечить все виды городской деятельности, запланированные и незапланированные, вообразимые и невообразимые.
Под влиянием проекта парка Ла-Виллет архитектурная культура все больше осознает роль ландшафта как жизнеспособной основы современного города. Несмотря на широкий спектр культурных позиций, ландшафт стал наиболее подходящей средой для создания значимой и жизнеспособной общественной городской среды в Северной Америке. Рассмотрим, как за последние годы изменился ход мыслей историка и теоретика архитектуры Кеннета Фрэмптона. В 1980-х годах он сетовал на препятствия для создания осмысленных городских структур, учитывая силу капитала и рост автомобилизации:
«Современное строительство сейчас настолько повсеместно обусловлено оптимизированными технологиями, что возможность создания значительных городских структур стала крайне ограниченной. Ограничения, налагаемые распространением автомобилей и спекуляциями с земельными участками, ограничивают масштаб градостроительного проектирования до такой степени, что любое вмешательство, как правило, сводится либо к манипулированию элементами, предопределенными императивами производства, либо к своего рода поверхностной маскировке, которая требуется современному девелопменту для облегчения маркетинга и поддержания социального контроля»[18].
Фрэмптон выступал за архитектуру «сопротивления» силам «оптимизированной технологии». Однако в течение следующего десятилетия призыв Фрэмптона к тому, чтобы архитектура стала инструментом локального сопротивления глобальной культуре, уступил место более тонкой позиции, признающей уникальную роль ландшафта в обеспечении части городского порядка, основанного на рыночной экономике. В более поздней формулировке ландшафтный, а не объектный формализм открывает чуть большую (хотя все еще слабую) перспективу построения значимых отношений в рамках разрушительного рыночного производства:
«Антиутопия мегаполиса стала необратимым историческим фактом: она давно породила новый образ жизни, не говоря о новой природе. <…> Рискну предположить, что взамен нам нужно придумать восстановительный ландшафт, способный играть решающую и компенсирующую роль по отношению к продолжающейся разрушительной трансформации созданного человеком мира»[19].
Возможно, упоминание Фрэмптона и Колхаса в одном контексте выглядит курьезно, поскольку призывы Фрэмптона к культурному сопротивлению глобализации на местном уровне более чем далеки от проекта Колхаса по взаимодействию с механизмами глобального капитала. В действительности уже хорошо известно, что Колхас склонен выискивать неоавангардистскую позицию в работе мировых брендов. Несмотря на разницу во взглядах, к середине 1990-х годов Колхас и Фрэмптон стали занимать удивительно схожие позиции, соглашаясь с тем фактом, что ландшафт пришел на смену архитектуре в качестве наиболее пригодного средства упорядочивания современного урбанизма. В 1998 году Колхас писал:
«Архитектура больше не является основным элементом городского порядка, городской порядок все больше формируется тонкой горизонтальной растительной плоскостью, основным элементом городского порядка все больше становится ландшафт»[20].
Третья важная культурная позиция, политика невмешательства в экономическое развитие и государственно-частное партнерство в процессах планирования, сформулирована Питером Роу в книге «Создание срединного ландшафта»[21]. Интересно, что выводы Роу не отличаются разнообразием: он отводит главную роль проектировочным дисциплинам в создании значимой общественной сферы «посередине» между традиционным центром города и строящимися пригородными районами. Позицию Роу резюмирует Фрэмптон, выделяя два ключевых момента: «Во-первых, приоритет должен отдаваться ландшафту, а не автономной застройке. Во-вторых, необходимо превратить определенные объекты мегаполиса, такие как торговые центры, автостоянки и офисные парки, в проекты ландшафтной застройки»[22].
Ландшафтный урбанизм предлагает не только стратегии проектирования, но и культурную парадигму — призму, через которую можно увидеть и описать современные города, многие из которых, как выяснилось, без вмешательства проектировщиков и без преимуществ планирования воспроизводят природные системы. Отметим вновь, что выше цитированная работа Колхаса примечательна, но не исключительна[23]. Ярчайший пример этой тенденции мы видим в его эссе об Атланте:
«Атланта лишена классических признаков города; здесь нет плотной застройки; это тонкий, ажурный ковер жилых кварталов, своего рода супрематистская композиция из небольших фигур. Важнейшие контекстуальные данности здесь — природные и инфраструктурные: леса и дороги. Атланта — не город, а ландшафт»[24].
Тенденция рассматривать современный город сквозь призму ландшафта наиболее характерна проектам и текстам, работающим в терминах, концептуальных рамках и операционных методологиях полевой экологии: иными словами, изучению видов, поскольку они связаны с естественной средой обитания[25]. Здесь видно одно из неявных преимуществ ландшафтного урбанизма: объединение, интеграция и диффузия экологических (естественных) и инфраструктурных (рукотворных) систем. Эта новая актуальность ландшафта в урбанистических концепциях впервые проявилась в работах архитекторов и быстро получила поддержку в профессиональной деятельности. Несмотря на то что доминирующая культура господствующей ландшафтной архитектуры все еще не придает особого значения этой концепции, в академических кругах и среди прогрессивных практикующих архитекторов она все чаще рассматривается как целесообразный аспект профессии в будущем. Отчасти это возможно благодаря критической переоценке, которую в настоящее время переживает ландшафтная архитектура, во многом напоминающей преобразования в архитектурной культуре, связанные с появлением постмодернизма. Вполне разумно предположить, что недавнее возрождение ландшафтного дискурса вызвано влиянием постмодернистской мысли.
С одной стороны, дисциплины ландшафтной архитектуры исследуют свои собственные исторические и теоретические основы на фоне того, что широкая общественность все больше осознает экологические проблемы и, следовательно, все более воспринимает ландшафт как культурную категорию. В то же время многие ландшафтные архитекторы в Северной Америке стали опытными профессионалами в сфере городского планирования. Это позволило ландшафтным архитекторам заполнить профессиональную лакуну, поскольку планировщики в значительной степени уходят от ответственности и не предлагают конкретных проектов. Ландшафтные архитекторы все чаще участвуют в работе над постиндустриальными объектами и различными инфраструктурными системами, например электрическими, водопроводными, автомобильными. Австралийский ландшафтный архитектор Ричард Уэллер так описывает новую актуальность профессии:
«Постмодернистская архитектура пользовалась невероятным спросом, наводя порядок после торжества современной инфраструктуры, так как индустриальное общество — по крайней мере, в странах первого мира — становится постиндустриальным, информационным. В обычной ландшафтной практике на первый план чаще всего выходит инфраструктурный объект, которому отдается приоритет над окружающей средой, где он должен быть построен. Однако, как известно любому ландшафтному архитектору, ландшафт сам по себе является средой, через которую должны проходить все экологические транзакции: это инфраструктура будущего»[26].
Эффективность ландшафта как среды — бальзам на раны индустриальной эпохи — очевидна в работах многих современных ландшафтных архитекторов. Проекты Питера Латца — немецкий ландшафтный парк Дуйсбург-Норд вокруг заброшенных сталелитейных заводов и Ричарда Хаага — газозаводный парк в Сиэтле прекрасно иллюстрируют эту тенденцию. Многие ландшафтные архитекторы в Северной Америке ведут похожие проекты на заброшенных участках, так как в последние годы растет и объем технических знаний, и качество методов работы, и доступность финансирования. В частности, речь идет о проектах HargreavesAssociates, Corner/Field Operations и DIRT Studio Джули Баргманн. Другой стратегией ландшафтного урбанизма является интеграция транспортной инфраструктуры в общественное пространство. Один из примеров — программа по благоустройству общественных пространств и периферийных дорог в Барселоне, в том числе парк Тринитат, спроектированный Энриком Баттле и Джоан Роиг. Предполагается строить одновременно и шоссе, и общественные парки, не просто оптимизируя строящийся объект под окружающую среду, а применяя более сложный синтез требований, при котором не доминируют ни инженерные решения, ни ландшафт.
Один из наиболее ярких сторонников ландшафтного урбанизма — Адриан Гёзе, руководитель компании West 8 Landscape Architects с главным офисом в Роттердаме. Компания работала над разномасштабными проектами, подчеркивая важность ландшафта в формировании современного города[27]. Некоторые из них творчески переосмыслили отношения между экологией и архитектурой, отдавая предпочтение крупномасштабной инфраструктуре.
Например, в рамках проекта West 8 «Раковина» выстроен узор из темных и светлых раковин мидий, которые служат пищей для птиц. Раковины образуют параллельные уступы вдоль шоссе, соединяющего рукотворные острова штормового барьера Восточной Шельды. Этот проект организует экологию естественного отбора и делает ее заметной для автомобилистов. В этом состоит отличие от традиционных городских парков, которые, как правило, воспроизводят пасторальный образ «матушки-природы» без существенного вмешательства в экологическую обстановку. Точно так же амбициозный проект West 8 по обустройству амстердамского аэропорта «Схипхол», вопреки профессиональной традиции, применяет общую ботаническую стратегию высадки подсолнухов и клевера и размещения пчельных ульев. Эта работа, избегая сложных композиционных решений и точного расположения насаждений, позволяет проекту реагировать на будущие программные и политические изменения в планировании «Схипхола», позиционируя ландшафт как партнера в сложном процессе планирования, а не (как это обычно происходит) просто несчастную жертву цивилизации. Другим примером проекта, где ландшафтный урбанизм был выбран в качестве профессиональной основы, является разработанный West 8 план реновации островов Борнео и Споренбург в гавани Амстердама. Планирование и проектирование этой реновации задуманы как масштабный проект ландшафтного урбанизма, организованный в сотрудничестве с многими другими архитекторами и проектировщиками. Проект предполагает потенциальное разнообразие стратегий путем обустройства множества небольших двориков и отдельных жилых домов. Таким образом, новые проекты West 8 демонстрируют потенциал ландшафтной архитектуры, способной прийти на смену традиционной архитектуре, градостроительному проектированию и городскому планированию как отраслей проектирования, ответственных за переустройство постиндустриальных городских объектов.
Ландшафт стал основной средой в нескольких проектах по реновации крупномасштабных промышленных объектов в североамериканских городах. Парк Даунсвью на месте заброшенной военной авиабазы в Торонто и парк Фрешкиллс на месте крупнейшей в мире свалки на Статен-Айленде в Нью-Йорке на сегодняшний день являются наиболее яркими примерами применения ландшафтного урбанизма в бывших промышленных городских районах[28]. Хотя эти проекты значительно отличаются друг от друга, как и проблемы, возникающие в ходе их окончательной реализации, объем работ, выполненных для их создания, отражает формирующийся консенсус: проектировщики различных специальностей должны изучать ландшафт как среду, с помощью которой может произойти обновление постиндустриального города. В этом плане проекты Джеймса Корнера по созданию Даунсвью (в сотрудничестве со Стэном Алленом) и Фрешкиллс являются образцовыми, так как гармонично применяют разнообразные и, казалось бы, несовместимые достижения ландшафтного урбанизма. Отличительные черты этих проектов (в настоящее время ставшие стандартными для такого рода работ) — подробные схемы поэтапных работ (phasing), гидрологических систем, местообитаний животных, последовательного плана насаждений (succession planting), а также режимов разработки программ и планирования. Эти схемы изначально содержат огромное количество информации и дают представление о сложностях, с которыми сталкивается любая работа такого масштаба. Особенно привлекательно сложное переплетение природных и экологических факторов с социальными, культурными и инфраструктурными составляющими современного города.
Финалистами в конкурсе проектов Даунсвью стали Колхас (в сотрудничестве с проектировщиком Брюсом Мау) и Чуми, однако на сей раз колесо Фортуны повернулось. Проект Мау и Колхаса «Город на дереве» (Tree City) был удостоен первой премии. А более утонченный, многоуровневый и интеллектуально сложный проект Бернарда Чуми, несомненно, будет пользоваться большим влиянием в архитектурной среде, особенно по мере того как поменяется наше понимание и границы «природы». Проект Чуми «Цифровой мир и койот» (TheDigital and the Coyot) представляет собой электронный аналог его прежних работ, демонстрирующих интерес к событиям в мире, и содержит детализированные схемы последовательного плана насаждений и внедрения проектов посреди, казалось бы, пустынных прерий. Позиция Чуми при проектировании Даунсвью симметрична его изначальной позиции при проектировании Ла-Виллет. Оба проекта основаны на фундаментальном споре с моделью Олмстеда, сформулированной в XIX веке. Сам Чуми отмечал в заявке на конкурс проектов Даунсвью:
«Даунсвью — ни тематический парк, ни природный заповедник. Здесь нет стремления к обновлению, опирающегося на условности традиционных парковых композиций, которые были у Вокса или Олмстеда. Сочетание передовых военных технологий с водными потоками предполагает еще одну жидкую, текучую цифровую чувствительность. Взлетно-посадочные полосы, информационные центры, места для публичных выступлений, повсеместный доступ к сети — все это указывает на пересмотр общепринятых представлений о парках, природе и отдыхе в условиях XXI века, когда „городское“ окружает нас повсюду, даже посреди дикой природы»[29].
Проекты Даунсвью и Фрешкиллс примечательны тем, что в междисциплинарные экспертные команды входили ландшафтные архитекторы, в то время как по итогам конкурса проектов парка Ла-Виллет весь процесс координировал один ведущий архитектор. Поразительно, хотя закономерно, что ключевые роли почти во всех командах отведены и экологам, а также информационным и коммуникационным проектировщикам. Ранее в городском планировании основная роль отводилась архитекторам. Вопросы экологии просто не возникали, а информационный дизайн был одной из компетенций архитектора.
Остается неясным, будут ли полностью реализованы победившие проекты Мау и Колхаса (Даунсвью), а также Корнера и Аллена (Фрешкиллс). Здесь возникает вызов политическому воображению и культурному лидерству. Даже если проекты не воплотятся в полной мере, мы не должны воспринимать это в качестве неудачи авторов и провала конкурса. И эти проекты, и работы других претендентов указывают на происходящие сейчас преобразования, глубинным образом меняющие дисциплинарные и профессиональные предпосылки, лежащие в основе архитектурного проектирования. Особенно очевидно, что проекты такого масштаба и значимости требуют профессиональной экспертизы на стыке экологии и инженерии, социальной политики и политического процесса. Синтез этого диапазона знаний и его воплощение в общественных процессах проектирования рекомендуют ландшафтный урбанизм в качестве дисциплинарной основы для переосмысления современной городской среды.
[1] Allen S. Mat Urbanism: The Thick 2-D // Hashim Sarkis, ed. CASE: Le Corbusier’s Venice Hospital. Munich: Prestel, 2001. P. 124.
[2] Corner J. Terra Fluxus // Charles Waldheim, ed. The Landscape Urbanism Reader. New York: Princeton Architectural Press, 2006. См. также: Corner J., ed. Recovering Land scape. New York: Princeton Architectural Press, 1999.
[3] Corner. Recovering Landscape. P. 1–26.
[4] Одним из признаков разрыва поколений, когда инструментализация противопоставляется защите природы, стало новое понимание природных систем, сложное и культурно обусловленное. Темой многих недавних работ стал переход от изобразительного к операциональному в ландшафтном дискурсе. См., например: Corner J. Eidetic Operations and New Landscapes // Recovering Landscape. P. 153–169. Другая полезная работа на эту тему: Czerniak J. Challenging the Pictorial: Recent Landscape Practice // Assemblage. 1997. 34. December. P. 110–120.
[5] McHarg I. Design with Nature. Garden City; N.Y.: Natural History Press, 1969. См.: Luccarelli M. Lewis Mumford and the Ecological Region: The Politics of Planning. New York: Guilford Press, 1997.
[6] Corner. Terra Fluxus // Charles Waldheim, ed. The Landscape Urbanism Reader. New York: Princeton Architectural Press, 2006.
[7] Ранняя критика модернистской архитектуры и городского планирования разнообразна: от популярной книги Джейн Джекобс доузкоспециальной работы Роберта Вентури: Complexity and Contradiction in Architecture. New York: Museum of Modern Art, 1966.
[8] Lynch K. A Theory of Good City Form. Cambridge, MA: MIT Press, 1981. См. также более раннюю работу того же автора: Образ города.Strelka Press, 2021.
[9] Одним из самых ярых критиков в этом направлении был Альдо Росси. См.: Росси А. Архитектура города. Strelka Press, 2015.
[10] Роберт В. Уроки Лас-Вегаса. Strelka Press, 2012.
[11] Jencks Ch. The Language of Post-Modern Architecture. New York: Rizzoli, 1977. О связи фордизма с постмодернистской архитектуройсм.: Schumacher P., Rogner Ch. After Ford // Georgia Daskalakis, Charles Waldheim, and Jason Young, eds. Stalking Detroit. Barcelona: ACTAR, 2001. P. 48–56.
[12] Программа городского проектирования Гарвардского университета открылась в 1960 году, и популярность этой дисциплины росла с увеличением числа учащихся в 1970-х и 1980-х годах.
[13] Allen. Mat Urbanism: The Thick 2-D. P. 125.
[14] Критические работы того времени о Ла-Виллет: Vidler A. Trick-Track. La Case Vide: La Villette. London: Architectural Association, 1985; Derrida J. Point de Folie-Maintenant l’architecture // AA Files. 1986. 12. Summer. P. 65–75.
[15] Tschumi B. La Villette Competition Entry / The La Villette Competition // Princeton Journal. Vol. 2. On Landscape. 1985. P. 200–210.
[16] Koolhaas R. Delirious New York: A Retroactive Manifesto for Manhattan. New York: Oxford University Press, 1978.
[17] Koolhaas R. Congestion without Matter // S, M, L, XL. New York: Monacelli, 1999. P. 921.
[18] Frampton K. Towards a Critical Regionalism: Six Points for an Architecture of Resistance // Hal Foster, ed. The AntiAesthetic. Seattle: Bay Press, 1983. P. 17.
[19] Frampton K. Toward an Urban Landscape // Columbia Documents. New York: Columbia University, 1995. P. 89, 92.
[20] Koolhaas R. IIT Student Center Competition Address // Illinois Institute of Technology, College of Architecture. Chicago, 1998. March 5.
21 Rowe P. Making a Middle Landscape. Cambridge, MA: MIT Press, 1991.
[21] Rowe P. Making a Middle Landscape. Cambridge, MA: MIT Press, 1991.
[22] Frampton K. Toward an Urban Landscape. P. 83–93.
[23] См., например: Lerup L. Stim and Dross: Rethinking the Metropolis // After the City. Cambridge, MA: MIT Press, 2000. P. 47–61.
[24] Koolhaas R. Atlanta // S, M, L, XL. New York: Monacelli, 1999. P. 835.
[25] Dramstad W.E., Olson J.D., Forman R.T.T. Landscape Ecology Principles in Landscape Architecture and Landuse Planning. Cambridge, MA; Washington, DC: Harvard University and Island Press, 1996.
[26] Weller R. Landscape Architecture and the City Now // “Toward an Art of Infrastructure in the Theory and Practice of Contemporary Landscape Architecture,” MESH Conference, Royal Melbourne Institute of Technology. Melbourne, Australia, 2001. July 9.
[27] О работе Адриана Гезе и West 8 см.: West 8 Landscape Architects // Het Landschap / The Landscape: Four International Landscape Designers. Antwerpen: deSingel, 1995. P. 215–253, и Molinari L., ed. West 8. Milan: Skira, 2000.
[28] О парках Даунсвью и Фрешкиллс написано немало, включая эссе в журнале Praxis, no. 4, Landscapes (2002). Дополнительную информацию см. в работах: Czerniak J., ed. CASE: Downsview Park Toronto. Cambridge, MA; Munich: Harvard/Prestel, 2001; Waldheim Ch.Park=City? The Downsview Park Competition // Landscape Architecture Magazine. 2001. Vol. 91. No. 3. March. P. 80–85, 98–99.
[29] Tschumi B. Downsview Park: The Digital and the Coyote // Czerniak, ed. CASE: Downsview Park Toronto. P. 82–89.
Источник: The Landscape Urbanism Reader (2006)